Кусок вне времени и пространства

Мир игрушкою в твоих руках.

Силою любимца одели.

Отомсти обидчику за страх.

В грязь вгони. И изваляй в пыли.

Дураков на умных поменяй.

Умных поменяй на дураков.

Перевесь таблички «ад» и «рай».

Имена смени материков.

Нелюбимым слабость подгони.

И не вглядывайся им в глаза.

Точно так же промолчат они,

Как любимец слова не сказал.

Демиург – прекрасная игра.

Мир фигурками в твоих руках.

Кто тобой играет в дурака?

Кто тобою объявляет шах?

Кто тебя с рождения ведёт

По своим каналам и путям?

На тебя разменивает ход.

Как тузом, грозится королям?

Тошнотворный принцип бытия.

Мы творим – а нами кто творит?

Мир картонный. Умираю я.

Хоть у одного из вас болит?

Мир игрушкою в твоих руках.

Ты игрушкою в руках других.

Матрицею вдавленной в мозгах.

Клапаном для спуска на чужих.

Чтоб никто не замечал игры.

Чтобы был фигуркою во тьме.

Чтоб рабами тешились рабы

На Творцом придуманной земле.

Jamique

Комната. Большое окно во всю стену, ровный серый пластик мебели, такие же серые стены. На улице видна панорама гигантского города – башни, небоскребы, узкие мосты, редкие пятна зелени. Материал все тот же – пластик, металл, стекло, сплавы синтетики… ненастоящее. 

Высокий мужчина у окна, одетый в серый костюм, немигающим взглядом смотрел на город перед ним. От этих идеальных видов огромного мегаполиса его скоро тошнить начнет.

- Вот все, что нужно, - он обернулся. Помощник уже был здесь.

- Да? – он безразлично взял плотный лист с длинными рядами значков и символов – местная письменность. Бросил лист на стол. – Только, может, вы мне объясните – зачем они теперь? Говорили же, что все просчитали и со случайностью, и Орденом. А теперь мы вместо одной угрозы имеем две.

- Не думаю, – его собеседником был молодой человек с белокурыми волосами и невыразительным взглядом серых глаз. А еще был одет в такой же костюм. – Ведь это не отменяет цели, верно? И время еще есть.

- Время у нас было, когда эти двое – в особенности девочка – были детьми. Сейчас его почти нет. И все равно вы говорили, что Орден в сочетании с влиянием отца сработают безотказно.

- Уж извините, я не могу в точности просчитать их поведение. Все равно всегда остается процентная вероятность, что они поведут себя не так, как было задумано. Живые люди, знаете ли… непредсказуемы.

- Вы были обязаны.

- Я не отрицаю. Я говорю, что все равно будет существовать элемент непредсказуемости. Просчитать все – невозможно.

- Согласен.

- Поэтому у нас теперь есть единственная возможность. Эти двое сильные, физическое уничтожение они преодолеют. Но у них есть одно очень уязвимое место.

- Неужели?

- Естественно.

- И какое же?

- Связь.

4.

«Грань острым клинком: не сметь

Мне душу мою ломать.

Нет, не потому что "нельзя",

А просто я вас - убью».

Танака

Нейлат методично раскладывала по полкам вещи в их с Касавиром комнате.

- Ты какую половину шкафа займешь? Я не хочу, чтобы все лежало вперемешку.

Аасимарка пожала плечами и вытащила из рюкзака несколько бутылочек с зельями.

- Если честно, мне все равно. Тебе принципиально?

- Нет. Просто спросил.

Нейлат поставила бутылочки на полку и продолжила разбирать рюкзак.

То, что в Порт-Лласте ей пришлось жить с Касавиром, было неудивительно. С хозяином таверны они ругались довольно долго из-за того, что комнаты остались только на два человека. Но, поскольку заведения, где можно остановиться, в городе было всего одно, то выхода, кроме как согласиться, не оставалось.

Нейлат не нравилось, что она не может жить одна, но сопротивлялась больше для вида – все равно присутствие Касавира не раздражало. Во-первых, они дружили ближе, чем все остальные, а во-вторых, все равно это был единственный вариант. Элани с Шандрой тоже не особо возражали – они пока держались на расстоянии, но отношение друг к другу у них было вполне дружелюбное. По сути дела, возмущался только Сэнд, которому пришлось жить с Бишопом.

Следующий день прошел незаметно. Пока поговорили с мэром, пока уламывали его дать допуск в Эмбер и поговорить с оставшейся в живых Алэйн, пока узнавали сведения, нужные, чтобы развеять заявления местного хвастуна, уже наступил вечер.

Касавир знал, что Нейлат хотела зайти в магическую лавку за какими-то зельями, но в этот раз сопровождать ее не стал и сразу вернулся к себе.

Он лениво оглядел комнату, к обстановке которой не мог привыкнуть уже второй день. Вроде все было на месте и в интерьере не было ничего лишнего - две кровати около противоположных стен, стол, два стула. В углу, слева от окна, - ширма, стол с тазами и флаконами для умывания, напротив них - шкаф для одежды. Обычно и вполне аккуратно, но почему-то немного раздражало.

Единственное, что Касавиру пока нравилось во всей обстановке – так это камин. Большой, закрытый железной решеткой, и освещающий комнату даже лучше, чем расставленные по полкам и на столе свечи. А еще от него было тепло, и все время хотелось сидеть рядом с этим камином на полу, а не на стульях.

Он бросил на кровать плащ – свободную длинную накидку из плотной черной ткани – и подошел к закрытому окну. Внизу открывался вид на небольшую полянку и узкую тропинку в Сумеречный лес, освещенную желтым светом фонарей. В этих краях уже стояла глубокая осень, темнело рано – два-три дня, и начнется унылый период, когда небо до самой зимы останется серо-свинцового цвета, а по утрам будут густые туманы и все время накрапывать дождь.

Хотя ему погода была безразлична – все равно в любое время года есть свои неприятные моменты. Осенью и весной – грязь, зимой – холод, ближе к лету – жара, насекомые, и его родная аллергия в сочетании с легко обгорающей кожей. Ну да, есть краткие моменты, когда бывает сухо, тепло и не грязно, а в воздухе нет всякой живности – только где их взять?

Он обхватил себя за локти – как будто слегка замерз – и продолжил бесцельно смотреть в густые серые сумерки за окном.

Последние пару дней – то есть почти всю дорогу до Порт-Лласта состояние было… странным. Такой вот легкий ступор, который начинается, когда в голове роятся какие-то мысли вкупе с ощущениями, которые раньше никак не хотели формулироваться.

Он сознательно ничего не говорил о своей семье и был рад, что Нейлат этим не интересовалась. Рассказывать все равно было нечего, к тому же он недолюбливал эту тему. Его мать умерла при родах – каким-то неведомым способом родив почти в сорок лет единственного живого ребенка – после двух или трех выкидышей. С отцом – одним из инструкторов при Ордене – он не контактировал уже около двух или трех лет – с тех самых пор, как ушел из Невервинтера. А разругался еще раньше, в двадцать, когда ему уже в третий раз попытались навязать какую-то дворянку в качестве невесты.

«Которая была мне нужна как Тиру – балор в заднице».

Хотя он знал, что разрыв произошел не из-за этого. Касавир не считал, что ему не повезло с отцом, скорее наоборот – родителю не повезло с тем, что вместо ожидаемого хорошего-доброго-послушного сына родилась такая сволочь, как он.

Презрение к отцу у него не прошло по сей день, потому что тот был слабаком. Пусть – да, один из лучших воинов, да, один из самых известных наставников-инструкторов по фехтованию в Ордене, но все равно – слабак.

Отец отлично видел, как легко в Ордене ломают личность, как там травят способных, как пытаются его собственному сыну промыть мозги, но никогда не осуждал этого. Хотя считал, что это неправильно. Но никогда не позволял себе сказать вслух.

Больше всего Касавира злило, что отец оправдывал свое молчание тем, что не в состоянии бороться с тем, что творится вокруг. Тяжело, мол. Много оправдывался, почему не может быть собой на общем фоне – и тянул под стандарт еще и сына. Добровольно ставил на себя клеймо слабости – в данной ситуации равноценное смерти.

Касавир помнил, что однажды попытался поговорить с отцом на эту тему – все в те же злополучные двадцать лет. Терпеливо выслушал объяснение, что наилучший вариант – успокоиться и плыть по течению, без попыток сопротивления. Что Орден во всем прав и ему нужно верить. Что «более мудрые» и «более сведущие» все решат за них. Что сопротивляться – нельзя.

Он возразил, так и выложив все, что чувствовал. Был долгий разговор на повышенных тонах, отец в результате психанул, назвал его выродком и проорал что-то в духе «ты мне не сын».

Хотя слова оказались недалеки от истины. Он на самом деле всегда был исключением из правил. По сути дела – просто более сильным, чем остальные дети в Ордене, но «праведные» наставники вечно выставляли его как какое-то неполноценное существо. И это было вполне естественно – кому надо разбираться с тем, кто выбивался из общей массы? Для этого были нужны силы, время, терпение, индивидуальное, мать его, внимание. Только кто станет его проявлять, когда всех и так старались загнать под один шаблон? Конечно, никто.

Тогда он пока что не мог логически прийти к выводу, что ему лгут. Но – чувствовал. Ложь тогда имела почти ощутимый приторно-маслянистый вкус. Как гнилая пленка на словах.

А еще она била – практически до боли. До ощущения, что где-то внутри появлялась стеклянная стенка, по которой кто-то начинал возить когтями. Не больно в общепринятом смысле этого слова, но настолько отвратительно, что хотелось забиться в угол и если не кричать, то заткнуть уши и до крови впиться ногтями в ладони, лишь бы прекратить это чувство.

Он уже тогда начинал понимать, что… просто немного другой. Из-за того, что был единственным, кто настолько остро чувствовал ложь. Другие ее воспринимали – с точки зрения инструкторов – «как нужно», не пытаясь возражать или просто задавать вопросы.

Ему шестнадцать. Лекция. Какая – не суть важно, то ли история, то ли военное дело… одно от другого мало отличается – один идеологический бред.

- …и тогда армия Невервинтера героически защищала свою территорию, не давая врагам проникнуть за границу...

Где-то внутри начинают скрести металлические когти. Ложь.

Какой, к черту, героизм, если это был захват? Он поднимает руку.

- Да, Касавир, у тебя какой-то вопрос?

- Разве та территория принадлежала Невервинтеру? Я так понял, что ее захватили, а не защищали.

Учитель недовольно смотрит на него. Сначала тишина, потом за спиной кто-то начинает шептаться, кто-то хихикать.

Вдохнуть. Не показывать боязни, что сказал глупость.

Секундный взгляд глаза в глаза. Лицо преподавателя суровеет.

И почему всем так не нравится его манера смотреть в глаза во время разговора? Провоцирует на искренность что ли?

Темное облачко чужого страха в ощущениях – вопрос был неожиданным. Ну конечно, как какой-то студент посмел усомниться в благородстве Невервинтера…

- Твой вопрос сформулирован не слишком корректно. Очень многие считают, что  Невервинтер произвел захват этой территории, но на самом деле все произошло не так. Наши историки долго работали над тем, чтобы выяснить, что произошло в действительности, но…

Ложь. Опять мерзкое ощущение скребущих внутри когтей.

Дальше можно не слушать.

- Кас, и какого хрена ты вечно куда-то лезешь? – шепотом спрашивает его сидящий рядом одноклассник.

- Еще раз назови меня так – дам по морде. Говорил же, что ненавижу все эти сокращения. А лезу, потому что не могу слушать вранье.

- Извини. Откуда ты знаешь, что он врет?

- Чувствую. 

- Касавир, Рик, прекратите разговаривать!

- Бля… достал уже, - пришлось вернуть внимание к тетради – миниатюрному кошмару преподавателей в виде полей, изрисованных паучками, черепами и причудливыми угловатыми узорами.

Один кусочек воспоминаний… а их было сотни. Сотни несоответствий, сотни несостыковок… всего того, что в результате составляло общую картину его отличности от других.

 По крови. Создание, которое заведомо не могло стать ни справедливым, ни праведным, ни сострадательным.

Изо рта невольно вырвался сухой смешок. Ну-ну. Паладин, который не мог с рождения стать справедливым или праведным. Дожили. А если серьезно…

Справедливость. Беспристрастность. Поджатые губы жрецов Тира и монахов.

Смерть. 

И фиг объяснишь эту ассоциацию.

Его отличие от других заметили – и, судя по всему, испугались. Слишком явным была попытка как-то заглушить – еще в детстве – эту отличность от общей массы. Тогда был очередной скандал, его чуть не выгнали из академии, сказав, что не смогут учить того, кто… он точно не помнил, как это аргументировали.

Сколько ему? Лет десять или около того. Он прячется за дверью. Смотрит через замочную скважину на большой светлый зал, где отец разговаривает с советом Академии Ордена. Смотрит уже час.

Он так и не понял, что случилось – по крайней мере, до конца. Он во время очередного тренировочного боя слишком сильно толкнул одногруппника – тот упал, инструктор почему-то позвал отца, они вдвоем долго о чем-то говорили, а потом вывели его из тренировочной комнаты, сказав ждать.

Откуда-то справа  раздается голос директора Академии. Он пытается заглянуть в скважину так, чтобы увидеть лицо говорящего, но безуспешно. Только слышит его спокойный негромкий голос:

- Мне очень жаль, но мы не сможем учить твоего сына. Ты прекрасно знаешь, чем опасен Касавир – для своих десяти лет он… задает слишком много вопросов. Другие дети этого не делают.

Много вопросов… на самом деле вопрос у него всегда был один – почему ему нельзя в полной мере использовать свои способности. Ему этого никогда не давали, а объяснение «это несправедливо по отношению к другим» его никогда не устраивало, - поскольку просто не понимал, что может быть несправедливого в использовании данного природой.

Способности… они у него были немного другие. Завышенные по сравнению с другими детьми и, судя по всему, в каком-то плане уникальные.

Разговор принимает немного неожиданный оборот. Он вслушивается внимательнее. Ему пока без разницы, о чем говорят взрослые, но интересно, потому что дело касается его. Работает детское чутье и любопытство – он не понимает ценности информации, ведь взрослые вечно говорят очень сложно и о чем-то скучном, но сейчас все кажется очень важным. Ведь речь в разговоре идет о нем.

- Но как с ним тогда? Вы ведь понимаете, во что он может вырасти без должного контроля.

Молчание. Какое-то перешептывание.

Где-то совсем близко раздаются голоса – он поспешно отскакивает от двери и занимает место, куда его посадили раньше, делая вид, что смотрит в окно. По коридору мимо него проходят два о чем-то оживленно говорящих паладина – сине-бело-золотистые регалии, церемониальные мечи, на груди - символы Тира.

Тьфу.

И почему-то не хочется становиться такими же, как они – пустыми оболочками, заполненными светом.

В этот момент дверь зала раскрывается и выходит отец. Он чувствует, что тот слегка напуган и чем-то расстроен, но только выдавливает на лицо радостную улыбку.

Думает, что может обмануть ощущения сына. Да никогда.

Ложь он чувствует всегда – и от нее почти больно. А закрываться от этой боли он пока не умел.

- Пап, что там говорили?

- Ничего, не волнуйся.

Снова ложь. Бьет как плеть и въедается в кожу как кислота.

Отец тогда все-таки попросил восстановить его на обучении. Просьбу выполнили - и, может быть, зря, потому что следующие три месяца были самыми мерзкими в его жизни. Даже хуже, чем то время, которое намного позже пришлось провести в горах.

Касавир посмотрел на обратную сторону рук – от запястий к локтям тянулись небольшие круглые шрамы – ну да, сначала ему каждый день что-то загоняли внутривенно. Через тонкие стеклянные трубки, которые вставляли прямо в руки – боль была дикой, - на обезболивающее не тратились. Потом перестали, но насильно давали какие-то зелья, от которых потом всегда стоял туман в голове, а еще терялась привычная координация и скорость движений. Да и мир вокруг чувствовался как за ватной стеной. Сначала он глотал эту гадость – пока заставляли – а когда стало возможным – выплевывать.

Весь смысл этого до него дошел намного позже - действие зелий сводилось к одному – заглушке способностей. Тех, с которыми не мог справиться Орден. Тех, что заведомо были «неправильными» и «не такими».

Осознание – чем именно он отличался – тоже пришло намного позже. Буквально пять-шесть лет назад, не больше… А отличие было простое – всего лишь в глубине восприятия. Всего лишь в том, что он острее чувствовал мир. И других. Только когда это пытались глушить – шла естественная, почти машинальная реакция самозащиты - в качестве противодействия попыткам сломать личность.

А он рос. И становился только сильнее.

Сверстники его ненавидели – впрочем, и не только они. Отец тоже – он вообще очень «по-человечески» пытался свалить на него смерть остальных детей. Разумеется, без голословных обвинений. Подсознательно. Немой упрек в глазах, едва заметные оговорки: «если бы ты не родился», «если бы твоя мать не умерла», «если бы…» - масса всяких «если бы» - как чертой между ними. 

А соученики ненавидели его как чужака или того, кто не желал вливаться в общую свору, будучи сам по себе.

Свора… другого слова даже не найдешь. Не компания, не группа, не толпа – свора. Которую, в общем и целом, учили и растили для того, чтобы сражаться с такими, как он.